Дворянин

                                                                          О. С. Муравьева

                            «ВО ВСЕМ БЛЕСКЕ СВОЕГО БЕЗУМИЯ»
                                  (Утопия дворянского воспитания)

        Русские утопии  (Альманах «Канун»). Вып. 1. СПб., 1995, с. 154-178.

    В дореволюционной России каждое из сословий имело достаточно высокую степень организации, свою этику, свои неписаные нормы поведения. Отличительной чертой дворянства было то, что самоопределение сословия происходило не путем постепенно складывающихся традиций, идеологического оформления реально уже существующих обычаев; но путем прямо противоположным: настойчивым внедрением в быт и сознание людей неких умозрительных идеалов.
 

    Во второй половине XVIII в. идеологи дворянства провозглашают его культурной элитой общества и соответственно этой роли определяют политические, этические и бытовые нормы, обязательные для достойного представителя своего сословия. Образ идеального дворянина формировался на основе рациональной схемы иерархии социальных и моральных ценностей, т. е. убеждения, что высокому положению человека в обществе должны соответствовать его высокие нравственные качества. Таким образом, почитающиеся общечеловеческими добродетели — храбрость, честность, образованность — объявлялись обязательными качествами дворянина. Идеальный образ обычно проецировался на прошлое (действие трагедий Сумарокова чаще всего происходит в Древней Руси; идеальный герой Фонвизина получает имя Стародум), но это условное прошлое, лишенное конкретно-исторических черт. В отношении же бытового поведения, всего того, что называется  bon ton, образцом служило западноевропейское, в особенности французское дворянство. От чего этот идеал дворянина был далек более всего, так это от реальных русских помещиков. Но удручающе низкий культурныйуровень основной массы дворянства не ставил под сомнение высокое предназначение дворянского сословия; он лишь выдвигал на первый план проблему воспитания человека, достойного своего общественного статуса. Предстояло сделать из детей Простаковых и Скотининых просвещенных и добродетельных граждан, благородных рыцарей и учтивых кавалеров. Задача по сути своей чисто утопическая, ибо реальность предполагалось изменить согласно теоретическим представлениям о ней ¹.

156
    С течением времени отдельные установки, разумеется, претерпели значительные изменения. Добродетели дворянина стали объясняться тем, что, в отличие от других, дворяне могут себе позволить заниматься самосовершенствованием. Пушкин рассуждал: «Чему учится дворянство?Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные?Так; но образ жизни может их развить, усилить — или задушить. Нужны ли они в народе, так жекак, например, трудолюбие? Нужны, ибо они sauve gardre* трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества»². Покровительственное отношение дворянства к низшим классам рассматривается уже не как от века данное инезыблемое распределение социальных ролей, а как неизбежный этап в развитии общества, которое в будущем преобразуется в единое целое; и ценности, накопленные дворянской культурой,станут достоянием всех сословий. Именно такой принцип отношений дворянства с остальной частью общества предполагает пушкинская сентенция: «Семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа»³. Постулат о нравственной высоте дворянина постепенно трансформировался в чисто этическое требование: «Кому много дано, с того много и спросится». Но «спрашивали» с дворян по-прежнему настойчиво. Дворянская культурная элита,

-----------------------
* охрана (фр.).
 

157
своими усилиями и своим примером неустанно утверждавшая правило: la noblesse oblige*, осуществляла своеобразный социальный эксперимент, добиваясь от соотечественников соответствия прекрасным, но умозрительным по своему генезису идеалам.Нормативное воспитание, которое применялось к дворянским детям (т. е. воспитание, ориентированное не столько на индивидуальность ребенка, сколько на желаемый образец), в этой ситуации выглядит не только логичным, но и единственно возможным. Дневники, мемуары, художественная литература представляют нам обширный материал, демонстрирующий, как целой системой требований и правил воспитывались, вырабатывались в дворянском ребенке необходимые качества.
 

  С современных позиций дворянское воспитание кажется чрезмерно строгим, даже суровым, жестким. Но мы не должны принимать этустрогость за недостаток любви. Она объясняется, во-первых, ясным представлением о том, какого человека следует воспитать; во-вторых, убеждением, что сделать это можно. «...Вместо того чтобы навязывать тебе свою любовь, я всемерно старался сделать так, чтобы ты заслужил ее»,— писал сыну Честерфилд⁴; этого правила придерживались и в русских дворянских семьях.

----------------------   
* положение обязывает (фр').

158

«Ты недостоин моей дружбы»,— говорит Николаю Бестужеву недовольный его поведением отец⁵. «Ты не мой сын!» — бросает надерзившему мальчику С. Алексеев (отец К. С. Станиславского)⁶. «Иди, я не хочу такого сына!» — заявляет рассерженная мать маленькому Теме в повестиН. Г. Гарина-Михайловского ⁷. По воспоминаниям сына Льва Толстого Сергея, самым серьезным наказанием со стороны отца была «немилость»: он переставал обращать внимание на провинившегося ребенка ⁸. Характерно напутствие старогo князя Болконского своему сыну, отправляющемуся на воину: «Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне, старику, больно будет <...> а коли узнаю,   что   ты   повел   себя   не   как   сын  Николая Болконского, мне будет...

стыдно!»9
 

    Решающая установка в воспитании дворянского ребенка состояла в том, что его ориентировали не на успех, а на идеал. Быть храбрым, честным, образованным ему следовало не для того,чтобы достичь чего бы то ни было (славы, богатства, высокого чина), а потому что он — дворянин, потому что ему много дано, потому что он должен быть именно таким. (Резкая критика дворянства дворянскими же писателями — Фонвизиным, Пушкиным и др. — обычно направлена на тех дворян, которые не соответствуют этому идеалу, не выполняют своего предназначения.)
 

    Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь, point d'honneur. В идеале, честь являлась основным законом поведения дворянина, безусловно и безоговорочно преобладающим над любыми другими
 

159

соображениями, будь это выгода, успех, безопасность или просто рассудительность. Граница между честью и бесчестием порой была чисто условной, доказательством тому являются дуэли, поводом к которым служили лишь светские предрассудки. Но постоянная угроза смертельного поединка накладывала свой отпечаток на весь стиль поведения. Человек должен был привыкнуть отвечать за свои слова; «оскорблять и не драться» (по выражению Пушкина) — являлось пределом низости. Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль, но публичное же извинение делало конфликт исчерпанным. В особенности повышалась цена «честного слова». Нарушить данное слово — значило раз и навсегда погубить свою репутацию, потому поручительство под честное слово было абсолютно надежным. Известны случаи, когдачеловек, признавая свою непоправимую вину, давал честное слово застрелиться — и выполнял обещание. В этой обстановке повышенной требовательности и — одновременно — подчеркнутого доверия воспитывались и дворянские дети.Ек. Мещерская в своих воспоминаниях рассказывает выразительный в этом отношении случай, когда честного слова ребенка оказалось достаточно, чтобы взрослые мужчины, уже готовые к дуэли, совершенно успокоились»¹⁰.
 

    Если честь являлась основным стимулом, естественно, что ориентиром в поведении человека становились не результаты, а принципы. Сергей Львович Толстой утверждал, что девизом его отца

160
была французская поговорка: «Fais ce que das, advienne que pourra»*¹¹. Как известно, Лев Толстой вкладывал в понятие долга свой, подчас неожиданный для общества смысл. Но самаяустановка: думать об этическом значении поступка, а не о его практических последствиях — традиционна для дворянского кодекса чести. Воспитание, построенное на таких принципах, кажется совершенно безрассудным: оно не только не вооружает человека качествами, необходимыми для преуспевания, но объявляет эти качества постыдными. В самом деле, верность кодексу дворянской чести никак не благоприятствовала успешной карьере ни во времена апофеоза самодержавного бюрократического государства 1830—1840 гг., ни во времена демократических реформ 1860—1870 гг. Следование нормам дворянскойэтики неизменно приходило в противоречие с государственными установлениями и влекло за собой всякого рода неприятности. Дворянскийребенок, которому в семье внушались традиционные этические нормы, испытывал потрясение, сталкиваясь с невозможностью следовать им вусловиях государственного учебного заведения, где он обычно получал первый опыт самостоятельной жизни. Истинный дворянин чувствовал себя между двух огней: законами своего сословия — с одной стороны, и государства — с другой. Яркий пример — та же дуэль, которая была официально

--------------
• «Делай что должно — и будь что будет» (фр.)

161
запрещена и уголовно наказуема. Согласно известному парадоксу, офицер мог быть изгнан из полка «за дуэль или за отказ». В первом случае он попадал под суд и нес наказание, во втором — офицеры полка предлагали ему подать в отставку.
 

    Однако, оценивая степень прагматичности дворянскою воспитания, следует заметить, что многое зависит от того, как понимать жизненный успех. Если в это понятие входит не только внешнее благополучие, но и внутреннее состояние человека — чистая совесть, высокая самооценка и прочее, то дворянское воспитание предстает не таким непрактичным, как кажется. Еще совсем недавно мы имели возможность видеть стариков из дворянских фамилий, чья жизнь, по всем житейским меркам, сложилась при советской власти катастрофически неудачно. Между тем в их поведении не было признаков ни истерики, ни озлобления. Может быть, аристократическая гордость не позволяла им проявлять подобные чувства, а может быть, их и в самом деле поддерживало убеждение, что жили они так, как должно?
 

    Щепетильно оберегая свою честь, дворянин, конечно, учитывал чисто условные, этикетные нормы. Но главное было все же в том, что он защищал свое человеческое достоинство. Обостренное чувство собственного достоинства воспитывалось в нем с детства, целой системой разных, внешне порой никак между собой не связанных требований.

162
    Независимо от рода деятельности безусловным достоинством дворянина считалась храбрость. Замечательно господствовавшее тогда убеждение, что это качество можно воспитать, выработать путем волевых усилий. Так наставлял своего племянника Н. Н. Раевского князь Потемкин ¹², таким опытом делился с друзьями А. С. Грибоедов ¹³. Этим убеждением объясняются и весьма рискованные воспитательные меры, которые применялись к детям, проявлявшим робость. Судя по мемуарным свидетельствам, и сами дети в большинстве случаев воспринимали их не как произвол и жестокость старших, но как необходимую закалку характера.
 

    Храбрость и выносливость требовали физической силы и ловкости — и дворянских детей с малолетства учили плавать, ездить верхом, владеть оружием; с ними занимались гимнастикой и приучали не бояться холода. Точно так же воспитывали и царских детей, и потому бравировать своей физической закалкой любили и кадеты, и императоры.
 

    Подчеркнем, что все это относилось не к области «физкультуры», а к области формирования личности. В общем контексте этических и мировоззренческих принципов физические испытания как бы уравнивались с нравственными. Уравнивались в том смысле, что любые трудности и удары судьбы должно было переносить мужественно, не падая духом и не теряя собственного достоинства.
 

163
    Разумеется, сила духа и мужество определяются качествами личности прежде всего. Но нельзя не заметить и совершенно определенной этической установки, которая проявлялась в поведении людей одного круга. Характерна запись в дневнике воспитателя наследника В. А. Жуковского: «Сказать в. к. (великому князю. — О. М.) о неприличности того, что при малейшем признаке болезни он пугается и жалуется»¹⁴. Обратим внимание, что Жуковский не собирается как-то успокоить мнительного мальчика, объяснить, что его здоровье не вызывает опасений. Он убежден, что подобное поведение «неприлично», стыдно и никакого снисхождения здесь быть не может. Этические нормы тесно соприкасаются с этикетными: демонстрировать чувства, не вписывающиеся в принятую норму поведения, было не только недостойно, но и неприлично. Этот момент принципиально важен, ибо именно в нем проявляется существо так называемого «хорошего тона».
 

    Светское общество относилось к бытовой стороне жизни как к явлению глубоко содержательному, имеющему самостоятельное значение. Знаменитая реплика сочинителя «Былей и небылиц»: «... в обществе жить не есть не делать ничего»¹⁵ — точно формулирует общепринятую позицию. Многие светские люди, конечно, что-то «делали» и в нашем, современном понимании: состояли на военной или государственной службе, занимались литературным трудом или издательской

164
деятельностью. Но при этом жизнь, не связанная непосредственно со службой или работой, была для них не вынужденным или желанным промежутком между делами, а особой деятельностью, не менее интересной и не менее важной. Балы, светские рауты, салонные беседы и частная переписка — все это в большей или меньшей степени носило оттенок некоего ритуала, для участия в
котором требовалась специальная выучка.
 

    Ритуализованность повседневной жизни светского общества дает основания Ю.М.Лотману говорить о «театральности» быта и культуры XIX в.¹⁶ Эту особенность своей жизни ощущали и современники. В. А. Жуковский называл большой свет театром, «где всякий есть в одно время и действующий и зритель»¹⁷. Но в данном случае «театральность» не означает «искусственность»,
«ненатуральность». Принятые формы поведения давали вполне широкий простор для самовыражения личности; человек, в совершенстве владеющий правилами хорошего тона, не только не тяготился ими, но обретал благодаря им
истинную свободу в отношениях с людьми.
 

    Правила хорошего тона отнюдь не сводились к набору рекомендаций типа: в какой руке держать вилку, когда снимать шляпу и прочее. Разумеется, этому дворянских детей тоже учили, но подлинно хорошее воспитание основывалось на ряде этических постулатов, которые должны были реализовываться через соответствующие внешние формы поведения.
 

165

    «Вообразите множество людей обоего пола <...> поставляющих целию своего соединения одно удовольствие, заключенное в том единственно, чтобы взаимно друг другу нравиться, — и вы получите довольно ясное понятие о том, что называете большим светом»,— писал В. А. Жуковский в своей статье «Писатель в обществе»¹⁸. У истинно светских людей умение «нравиться» достигало уровня искусства. Вспомним отца Николеньки Иртеньева из повести Л. Толстого «Детство», который был вовсе не хорош собой, но умел «нравиться всем без исключения — людям всех сословий и состояний, в особенности же тем, которым хотел понравиться»¹⁹. Неудивительно, что обучение искусству нравиться людям становилось важнейшим моментом в воспитании дворянского ребенка.
 

    Никаких особенных секретов здесь не было: детям объясняли, что следует быть с людьми неизменно внимательным и доброжелательным, с уважением относиться к чужим взглядам и привычкам, не задевать самолюбие других, а самому держаться скромно и приветливо. Но помимо нравственных принципов их вооружали умением дать почувствовать людям свое уважение и доброжелательность, причем сделать это в тактичной и ненавязчивой форме. Юные дворяне усваивали не только элементарные правила, вытекающие из этих принципов (не перебивать собеседника, смотреть людям в глаза, не сидеть, когда другие стоят, и тому

166
подобное), но перенимали множество едва уловимых оттенков в поведении и манерах, которые и сообщают человеку качества, именуемые вышедшими ныне из употребления словами: «любезность» и «учтивость». Отметим кстати, что расхожее представление о надменности и важности аристократов совершенно ошибочно. Чванство и высокомерие считались в аристократическом кругу безнадежно дурным тоном; истинные аристократы очаровывали людей именно своей приветливостью и деликатностью. Когда В. А. Соллогуб пишет: «Дом славился аристократическим радушием и гостеприимством»²⁰,— он вовсе не стремится к парадоксам, а отмечает примету быта своего времени.
 

    Впрочем, в светской манере поведения были и те черты, которые вызывали у людей другого круга раздражение и неприятие. Заученность этикетных норм, знаменитые сдержанность и спокойствие, умение тщательно скрывать свои истинные мысли и чувства создавали эффект, который Лев Толстой называл «лаком высшего тона»²¹, полагая, что он скрывает особенности характера человека так же, как хороший лак скрывает качество дерева. Именно это очень часто и являлось предметом нареканий, оцениваясь как «фальшь», «притворство», «лицемерие» и т. п. К тому же не секрет, что внешняя манера поведения светских людей часто приходила в противоречие с их нравственным обликом. Это также вызывало гневные инвективы в адрес
 

167
светского общества, хорошо известные нам по произведениям и русских, и западных писателей. Однако следует различать критику, исходящую из демократического лагеря, обусловленную принципиально иной идеологией и просто сословной враждой, и критику со стороны культурной элиты дворянского общества. В последнем случае обличительный пафос поддерживался за счет твердых представлений о норме и идеале, которые в жизни осуществлялись не столь уж часто, но являлись неизменным ориентиром для тех, кто не терял надежды воспитать соответствующим образом российское дворянство.
 

    Повторим, что, согласно этим идеалам, пренебрежение этическим содержанием этикетных норм было совершенно недопустимым, и хорошо воспитанным мог считаться только человек строгих нравственных принципов.
 

      Тенденция усматривать связь между внешним обликом и нравственными качествами была закономерна для эстетизированной жизни светского общества. С. Н. Глинка, вспоминая об учителе танцев в кадетском корпусе, отмечает, что тот почитал свое ремесло «делом высокой нравственности» и утверждал, что «вместе с выправкою тела выправляется и душа»²².

    Лев Толстой в незавершенном романе «Декабристы» описывает одну из жен декабристов, проведшую долгие годы вдали от света, в крайне тяжелых бытовых условиях. При этом, пишет Толстой, «нельзя было себе представить ее

168
иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или чтобы на ней было грязное белье, или чтобы она спотыкнулась, или забыла бы высморкаться — этого не могло с ней случиться. Это было физически невозможно. Отчего это так было — не знаю, но всякое ее движение было величавость, грация, милость для тех, которые могли пользоваться ее видом». Ю. М. Лотман, анализируя этот отрывок, точно обозначает специфический угол зрения, продемонстрированный здесь писателем: «способность споткнуться здесь связывается не с внешними условиями, а с характером и воспитанием человека. Душевное и физическое изящество связаны и исключают возможность неточных или некрасивых движений и жестов».²³
 

    Особенное обаяние людей, считавшихся образцом comme il fout, во многом заключалосьв удивительной простоте и непринужденности их поведения. «Все тихо, просто было в ней. / Она казалась верный снимок / Du comme il faut...»,²⁴ — говорит Пушкин о Татьяне Лариной. «Свобода и простота его движений поразили меня»,— вспоминает герой трилогии Льва Толстого о князе Иване Ивановиче, «человекеочень большого света»²⁵.
 

    Но недаром эти простота и непринужденность оказывались так недоступны для подражания,так мучительно недосягаемы для людей другого круга, которые в светских салонах становились или скованны, или развязны. У светских людей
эти качества являлись результатом целенаправленного воспитания, включавшего в себя усердную тренировку.

169
    Чтобы выглядеть естественно, хорошие манеры должны стать привычкой, выполняться машинально — и потому рядом с каждымдворянским ребенком неизменно присутствовал гувернер или гувернантка, бдительно следящие за каждым его шагом.
 

    Забавно, что во всех воспоминаниях и художественных произведениях гувернер — неизменно отрицательный персонаж (в отличие от няни — персонажа всегда положительного).Наверное, среди гувернеров было достаточно людей нудных и несимпатичных. Но трудновообразить, чтобы все они поголовно были такими бессердечными мучителями, какими рисуют их воспитанники. Скорее всего, дело в том, что у гувернера была уж очень неблагодарнаяроль: постоянно, ежечасно следить за тем, чтобы ребенок соблюдал правила поведения в обществе. Но зато, когда нетерпеливый питомец вырывался наконец из-под опеки madame или monieur, всвои 16—17 лег он не только свободно говорил по-французски, но и легко, автоматически выполнял все правила хорошего тона.
 

    В некоторых учебных заведениях для дворянских детей устраивались soirées avec manœuvre*, на которых воспитанники разыгрывали в лицах

---------------------
* вечера с упражнениями {фр.}.

170

сцены из светской жизни: провожали гостя, принимали приглашения на танец и т. п. (Показательно, что после революции 1917 г., когда все былые правила поведения в обществе стали решительно вытесняться из реальной жизни в область театральных представлений, А. А. Стахович теми же методами обучал хорошему тону учеников театральной студии ²⁶).
 

    Чтобы уверенно играть свою роль — держаться свободно и непринужденно — светскому человеку, как актеру, нужно было уметь хорошо владеть своим телом. В этом отношении особое значение имели уроки танцев. Танцам обучаливсех дворянских детей без исключения, это был один из обязательных элементов воспитания. Сложные танцы того времени требовали хорошей хореографической подготовки, и потому обучение начиналось рано (с пяти—шести лет), а учителя были очень требовательны, порой просто безжалостны. На уроках танцев дети учились не только танцевать, но и умению держать себя: изящно кланяться, легко ходить, подавать руку даме и т. д. Многолетняя упорная тренировка придавала светским людям их непринужденную элегантность. Но помимо всего, их свободная и уверенная манера держать себя проистекала из убеждения, что им некому подражать, напротив, другие должны подражать им... У «других», впрочем, была своя точка зрения на этот счет.

171
    Как известно, дворянская культура уже с начала 1830-х гг. испытывает сильнейшее давление со стороны «демократической» культуры; иначе говоря, начинается напряженное соперничество между старым дворянством и все громче заявляющей о своих правах новой, разночинной интеллигенцией. Протестуя против претензий дворянства на привилегированное положение в государстве, идеологи разночинцев обрушивались с обвинениями и на дворянскую культуру. В сферу ожесточенной идеологической вражды втягивались и нормы поведения, самый стиль жизни.
 

    «Передовая» молодежь, увлекающаяся Писаревым, выступала против всякой эстетизации жизни как в искусстве, так и в быту. Хорошие манеры — это, в сущности, красивая форма, в которую облекались человеческие отношения; неудивительно, что в соответствующем кругу они не просто не соблюдались, но демонстративно, вызывающе отвергались. Вскользь брошенная толстовской героиней реплика о молодом докторе, который «не то что совсем нигилист, но ест ножом»²⁷, свидетельствует, что четкая связь между идейными позициями и бытовыми навыками была закреплена на уровне бытового сознания.
 

    В жарких спорах 1860—1870-х гг. решались вопросы порой более важные, нежели это представлялось самым азартным полемистам. Так,проблема «формы» в самом широком смысле этого слова имела особое значение для русской жизни с ее извечной стихийностью и неупорядоченностью. Напор мощной, но неорганизованной силы, постоянное брожение и склонность к крайностям — все

172
это повышало значение внешних форм организации жизни, будь это формы государственного устройства или формы быта. В этом контексте проблема воспитания обнаруживала очень глубокий смысл. Разночинцам свойственна была тенденция противопоставлять образование и воспитание как действительную и мнимую ценности. Самая постановка вопроса совершенно неправомерна: речь одет о вещах несопоставимых, обладающих собственной абсолютной ценностью; однако эта тенденция оказалась исключительно устойчивой. Студент из повести Н. Г. Гарина-Михайловского был убежден, что «жизнь не форма, и за каждое предпочтение формы перед сутью приходится дорого платить»²⁸. Возможно, ему не довелось узнать, что за небрежение к форме пришлось заплатить не менее дорого.
 

    В «Повести о Сонечке» М. Цветаевой студиец Володя А., рассуждая об уроках хорошего тона, которые давал Стахович, говорит: «И я уже много понял, Марина Ивановна, и скажу, что это меньше всего — форма, и больше всего — суть. Стахович нас учит быть. Это — уроки бытия. Ибо — простите за грубый пример — нельзя, так поклонившись, заехать друг другу в физиономию — и даже этих слов сказать нельзя, и даже их подумать нельзя, а если их подумать нельзя — я уже другой человек, поклон этот у меня уже внутри»²⁹. Допустим, герой цветаевской повести несколько преувеличивает, выдает идеальный случай за общее правило, но глубинная связь между внешним и внутренним в человеческой личности подмечена им совершенно верно.

173
    По всем внешним и очевидным признакам, российское дворянство потерпело сокрушительное историческое поражение. Но, вопреки укоренившемуся роковому предрассудку, побежденный — не всегда виновен, не обязательно не прав. Потому не будет праздным вопрос: удался ли хоть в какой-то степени грандиозный «воспитательный» эксперимент, задуманный идеологами дворянства?
 

    Ответ на него будет во многом неутешительным. Дворянство не сумело стать реальной политической и культурной элитой. Царская бюрократия всегда препятствовала попыткам дворян участвовать в управлении государством не по
праву чина, а по праву рождения. Раздираемое противоречиями русское общество не желало ориентироваться на дворянские ценности.
 

    Таким образом, не были выполнены те задачи, ради которых и требовались по-особенному воспитанные люди. Но эти люди действительно появились! Конечно, по российским масштабам их было немного: значительная часть дворянства так никогда и не приблизилась к желанному идеалу. Вместе с тем сформировался слой людей, который Карамзин и Пушкин называли «хорошим обществом». Принадлежность к «хорошему обществу» определялась отнюдь не знатностью рода, и тем более не высоким чином; в него входили те, кто воплощал в себе bon ton, если вкладывать в это понятие непременное сочетание
этических и этикетных норм.

174
    «Хорошее общество» пересекалось, но не совпадало с обществом патриархальным, лишь заимствуя у последнего лучшие из его традиций; и, что очень важно, было подчеркнуто доброжелательно к разночинной интеллигенции. По многочисленным свидетельствам современников, аристократические салоны охотно распахивали двери перед выходцами из «низших» слоев, если они были людьми одаренными и порядочными. Новые друзья жадно впитывали утонченную культуру дворянской элиты; впоследствии многие русские интеллигенты по части хорошего тона не уступали урожденным князьям. К. Д. Кавелин говорил, что поколение людей александровской эпохи «всегда будет служить ярким образцом того, какие люди
могут вырабатываться в России при благоприятных обстоятельствах»³⁰. В самом деле, русский XIX век так богат личностями, поражающими потомков своей почти неправдоподобной честностью, благородством, тонкостью чувств, обаянием наконец. Разумеется, все они отличались человеческой незаурядностью прежде всего, но их личности были сформированы в «силовом поле» определенных этических требований, в русле сознательно поддерживаемой культурной традиции. Русское дворянство сумело воспитать и совершенно особый тип человека, который Ю. М. Лотман считает «вершинным достижением русской культуры»³¹. Речь идет об удивительной естественности
 

175
и непринужденности, которая отличала отношения самых рафинированных русских аристократов с простым народом. В качестве выразительного примера Ю. М. Лотман приводит князя С. Г. Волконского, который с равным успехом мог и блистать в салонах, и вести оживленный разговор с мужиками, примостившись на облучке телеги и завтракая вместе с ними краюхой хлеба. Подобные черты любили выделять в своих героях Пушкин и Лев Толстой.
 

    Наверное, такие люди встречались не часто, но самая возможность их появления весьма знаменательна. Если человек, безупречный с точки зрения хорошего воспитания, оказывается так естественно, без наигрыша близок к простому народу — это, кажется, лучшее доказательство, что нормы дворянского поведения не были чем-то искусственным, навязанным русской жизни, но, напротив, затрагивали существо национального характера и воплощали его в совершенной форме. Таким образом, теоретический умозрительный идеал как будто наполняется реальным национальным содержанием. Быть может, в этом есть свидетельство того, что утопия могла стать реальностью: дворянское воспитание сумело бы постепенно отшлифовать национальный характер, со временем раздвинуть границы «хорошего общества», не допустить катастрофического снижения нравственного и культурного уровня русскогообщества? А может быть, «хорошее общество» так и осталось бы узким кругом людей, не способных

176
заметно влиять на культурную и общественную жизнь? Трудно утверждать, что-нибудь определенное: естественная культурная эволюция была прервана, и теперь мы можем только гадать, каковы были бы ее результаты. Как бы то ни было, дворянское воспитание — своеобразная культурная акция, осуществляемая на протяжении нескольких поколений, навсегда вошло в историю русской культуры «во всем блеске своего безумия»³².

                                                              ПРИМЕЧАНИЯ

1  См.: Гуковский Г. А. Очерки по истории русской литературы XVIII века. (Дворянская фронда в литературе 1750—1760-х гг.). М.; Л., 1936. С. 9—19, 48—56; Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 249—253.
2  Пушкин А. С. Поли. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. XII. С. 205. (В дальнейшем все цитаты из Пушкина даются по этому изданию.)
3  Пушкин А. С. Т. VIII. Кн. 1. С. 53.
4  Честерфилд. Письма к сыну // Честерфилд. Письма к сыну. Максимы. Характеры. Л., 1971. С. 207.
5  См.: Воспоминания братьев Бестужевых. Пг., 1917. С. 64.
6  См.: Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. М.; Л., 1941. С. 15.
7  См.: Гарин-Михайловский Н. Г. Детство Темы // Собр. соч.: В 5 т. М., 1957. Т. 1. С. 109.
8  См.: Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1968. С. 88.
9  Толстой Л. Н. Война и мир. // Полн. собр. соч. М.; Л., 1930. Т. 9. С. 134.
10  См. Мещерская Ек. Трудовое крещение.
// Новый мир. 1988. № 4. С. 212—213.
11 См.: Толстой С. Л. Очерки былого. С. 102.
12 См.: Пушкин А. С.. Т. XII. С. 171—172.
13 См.: Фомичев С. А. Грибоедов в Петербурге. Л., 1982. С.171.
14 Дневник В. А. Жуковского цит. по: Иезуитова Р. В. Пушкин и «Дневник» В. А. Жуковского 1834 г. // Пушкин: Исслед. и мат. Л., 1978. Т. VIII. С. 243.
15 Фонвизин Д. И. К г. сочинителю «Былей и небылиц» от сочинителя вопросов // Собр. соч. М.; Л., 1959. Т. II. С. 273.
16 См. Лотман Ю. М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю. М. Избр. статьи. Т. 1. С. 269—287.
17 Жуковский В. А. Писатель в обществе.// Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1960. Т. 4. С. 393.
18 Там же.
19 Толстой Л. Н. Детство // Поли. собр. соч. Т. 1. С. 29.
20 См. Соллогуб В. А. Воспоминания. // Соллогуб В. А. Повести. Воспоминания. Л., 1988. С. 566.
21 См.: Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. Т. 13. С. 74.
22 См.: Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895. С. 44.
23 См. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1980. С. 82—83. Цитата из Л. Н. Толстого приводится по этому изд., с. 82.
24 Пушкин А. С. Т. VI. С. 171.
25 Толстой Л. Н. Детство // Полное собр. соч. Т. 1. С. 53.
26  См.: Цветаева М. И. Повесть о Сонечке. // Цветаева М. И. Проза. М., 1989. С. 343—344; 347—348.
27  Толстой Л. Н. Анна Каренина // Полн. собр. соч. Т. 19. С. 194.
28  Гарин-Михайловский Н. Г. Гимназисты // Собр. соч. Т. 1. С. 319.
29  Цветаева М. И. Повесть о Сонечке. 379—380.
30 Кавелин К. Д. Авдотья Петровна Елагина. // Русское общество 30-х годов XIX в.: Мемуары современников. М., 1989. С. 147.
31  См. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни: Бытовое поведение как историко-психологическая категория. // Лотман Ю. М. Избр. статьи. Т. 1. С. 334—335.
32  Пушкин А. С. Т. XI. С. 54.